По данным организации Kontakte-Kontakty, которая занимается жертвами нацизма, в Украине осталось 15 военнопленных Второй мировой войны. Большинство из них немобильные или маломобильные люди и нуждаются в помощи в быту. Как они себя чувствуют перед лицом нынешней агрессивной войны России против Украины? Журналист Леся Харченко встретилась с военнопленным Oлександром Павловичем Хоменко для Фонда EVZ.

 

Олександр Павлович Хоменко родился в ноябре 1923 года в селе Давыдки в Житомирской области. Учился в электромеханическом техникуме железнодорожного транспорта. В 1942 году призван на фронт, зачислен в артиллерийский полк по специальности артиллерийская разведка. Был ранен во время боевых действий вблизи Харькова и попал в плен, где пробыл три года.
После войны получил два высших образования. Окончил физико-математический факультет Киевского педагогического института и Киевский политехнический институт. Всю жизнь работал учителем в школе.

Осторожный подход

«Олександр Павлович!» – кричу я перед деревянной калиткой, запертой изнутри на щеколду. «Олександр Павлович!» Тишина. Через дорогу на веранде двухэтажного дома сидит молодой мужчина и читает газету, не обращая внимания на мои крики. Соседка, выпалывающая сорняки, вдруг замирает. Спрашиваю: «Не знаете, дома ли Oлександр Павлович?» Она разворачивается ко мне, вытирает руки о передник: «Да должны быть дома. Разве что произошло. Не молоденькие уже». Она бросает свою работу и идет со мной к калитке Олександра Павловича, и вот мы уже кричим в два голоса. Никто не выходит.
Соседка волнуется: «Уже два дня их не видела. Хотя вон теплица открыта, пожалуй, Мария Марковна там в теплице что-то делает. A Олександр Павлович не слышит».

Мы снова кричим, жмем на звонок, который находим на прилегающем к воротам сарайчике.
После нескольких минут нашей активности замечаем медленное движение на крыльце.
«Слава богу – живы», – говорит соседка – «Ну я ушла, а вы разговаривайте».
Oлександр Павлович – высокий стройный мужчина, но двигается медленно – ноги больны. Встречает приветливо: «Входите, я как раз завтрак делаю: для себя и для жены, она приболела». Мария Марковна, жена Олександра Павловича, действительно лежит в комнате и не поднимается. Она 1930 года рождения и Олександр Павлович сам ухаживает за ней. Неподалеку живет дочь, также пенсионерка. Внучка с правнуком после начала войны России против Украины уехала в Испанию. «А ведь она наша опора» – жалуется мужчина. Мы устраиваемся на ступеньках крыльца.

Расскажите, пожалуйста, как вы попали в плен?

O.Х.: В 42 году был призван в действующую армию, мне было 19. Бои как раз шли в районе Харькова, Изюма, как раз там, где сейчас идут военные действия с россиянами. Когда немцы прорвали фронт, было оцепление, войска отходили в сторону Сталинграда. И я был там ранен.
Можете глянуть (показывает ключицу и спину под рубашкой), какая у меня здесь яма. Это выход пули. Я куртку застегивал на молнию очень высоко, и пуля попала в бегунок, вырвала кусок тела и вышла между рук. Фактически позвонок был обнажен, рана большая, истекал кровью. Но если бы не бегунок, меня бы убило сразу. Никаких переливаний крови не было, потому что войско отступало. Слышу разговор во время перевязки: "Он не выживет". А я сознания не терял и заявил, что нет, я выживу. По всей видимости, перевязка была удачно сделана. Несколько дней было очень тяжело, терял сознание, а потом это прекратилось и я стал поправляться. Люди удивлялись, что я выжил. А мне идет 99 год. Вот так!

И, будучи ранен, я попадаю в плен. С группой других раненых меня перевозят из одного лагеря в другой. Помню Кантемировка, Кременчуг.
Я там был меньше года. Лечение было примитивное, ухаживали за мной наши же пленные, каких-то процедур не было, все на уровне перевязки. Основной препарат – это риванол (антисептик), других не было. Могли выжить только здоровые организмы. Смерть среди пленных – это не новость. Во-первых, ранения. А во-вторых, люди психически не могли переносить эти обстоятельства. И часто это было причиной самых неожиданных случаев. Люди отчаивались во всем.
А я жил настроением жить в мирное время. Я был уверен, что Гитлер не сможет победить.

Уже осенью в составе группы военнопленных более 1000 человек были отправлены в Германию, лагерь Шталаг 7А. Это было в Баварии. Рана зажила, уже и повязки у меня не было. Попадаю на работы на завод BMW возле концлагеря Дахау. Завод производил самолеты. А именно тот цех, куда я попал – моторы для самолетов. Команда, которая работала со мной в механическом цехе, – это были наши молодые ребята, которые попали в плен в начале войны.

Как к Вам относились в Германии?

О.Х.: Я работал под руководством одного немецкого специалиста, мы производили самолеты Юнкерс-87 и Юнкерс-88, ставили дополнительное оборудование против перехвата радиолокации.
В механическом цехе работал военнопленный Гаврилов, являвшийся хорошим специалистом в области обработки металлов и техники. В ходе вечерней проверки оказалось, что нет одного работающего из цеха. Установили, что нет Гаврилова. Дали сигнал тревоги по территории, но поиски ничего не обнаружили. Мастер, работавший с ним, вспомнил, что Гаврилов очень изобретательный парень. Решил проверить погреб, подвал закрывавшегося на ключ механического цеха. И он подумал, что Гаврилов мог подделать ключ. И действительно, они открыли подвал и там обнаружили его. Он после издевательств был расстрелян.

Расстрел Гаврилова – это было показательно, потому что командовал охраной лагеря младший офицер войск СС, потому что это был важный объект, аэропорт. Охрана имела право без всяких последствий расстреливать тех, кто бежал или готовился к бегству. Но если беглец попадал в другие части, то они не вели дело до расстрела. Они передавали в центральный лагерь, где наказывали, штрафовали и так далее, но о расстреле речь не шла.

В таких условиях я принимаю решение организовать бегство, вырваться на свободу. Это было очень рискованно, небезопасно. Охрана мощная. И, видимо, был сделан донос в секретную группу. Меня вызвали на допрос, а затем изолировали из лагеря как подозрительную личность. Через несколько месяцев отправили в город Дингольфин на реке Изар – на фабрику сельхозмашин. Там я связался с группой ребят и мы снова решили убегать.

За годы пребывания в плену я совершил четыре попытки побега и все неудачно. И меня наказывали. Первый побег – 7 суток карцера, второй – 20 суток, потом 28, а затем штрафная команда. Мы попадали в зону охраны других частей, которые не имели отношения к лагерю, из которого мы бежали. Бегство – очень рискованный момент в жизни военнопленного.

Какой период был самым тяжелым?

О.Х.: После третьего побега меня наказали: 28 суток одиночной камеры и штрафная рабочая команда лагеря VIIА-№190, работавшая в каменном карьере к востоку от Ингольштадта на левом берегу Дуная. Команда насчитывала 20-25 человек, постоянно там проживавших. Домик был примитивен, прилегал к скале одной стеной. Там под одной крышей была и кухня, в которой работали немцы, не военнопленные. Все это было обнесено колючей проволокой. Из барака можно было выйти только в карьер, а из карьера – только в барак. Я был там три месяца. Оттуда уже не убегал.
Да, лагерь 190 – это было большое жизненное испытание, это был ужас один. Там люди травмировались, там оставляли свое здоровье. На одного человека была норма: наколоть за смену 18 вагонок (одна вагонка - 1м3) камня. Невыполнение этой нормы – наказание питанием или физическое. Это был самый трудный период. Для того чтобы отказаться от требований 18 вагонок камня, я свой палец положил на камень и молотом раздавил его, сделал себе искусственную рану. Немцы с недоверием отнеслись, но норму мне изменили. Меня поставили вагонетки принимать. Вагонетки поднимались на эстакаду, вращались и камень падал в вагон. Этот шрам у меня и сейчас есть. И когда холодно, он первым начинает болеть.

На других работах – это совсем другое. Было обычное: ты делаешь и все. Многое значило общение с мастерами, в распоряжение которых были военнопленные. Как, например, разговор с немцами. Иногда они удивлялись, откуда у меня знание языка. А я хорошо в школе учился. Это знание языка оно мне много помогало. Немцы по-другому смотрели на меня.

Oлександр Павлович Хоменко

Но я всегда верил в то, что буду на свободе. Вера в свободу, как я понял после всего – это было основное, чем я руководствовался в своей жизни.
Oлександр Павлович Хоменко
1923 года рождения

Что Вам дал опыт плена?

O.Х.: Это объемный вопрос, сложный. Для меня важно было выжить. Условия, в которых жили и работали пленные – это очень сложные условия.

В Германии я был как человек, который обязан работать и не думать о какой-то другой жизни. Вот ты военнопленный и конец. Голод – это был основной спутник военнопленного. Я потерял веру в то, что я когда-нибудь наемся картошки. И когда я освободился из плена, когда был в состоянии репатриации – это было как рай.

Но я всегда верил в то, что буду на свободе. Вера в свободу, как я понял после всего – это было основное, чем я руководствовался в своей жизни.

Преследовали ли Вас после войны в Советском Союзе как бывшего военнопленного?

О.Х.: Мой жизненный путь был очень сложным. Пребывание в плену повлекло за собой определенные ограничения. К примеру, я намеревался поступить в аспирантуру Академии наук по специальности математика, но мне отказали по этой самой причине. Ситуация несколько изменилась после смерти Сталина, однако ограничения ощущались довольно сильно, когда дело доходило до награждения за успехи в работе. Обидно все вспоминать, но такова действительность.

Мне повезло, что на работе особенно не вникали в мою биографию, не интересовались. Но когда мне предложили вступить в коммунистическую партию, появились враги, которые начали копаться в моей биографии. Поэтому я вынужден был оставить работу на Житомирщине и переехать на новое место, в Киевскую область.

Факты и цифры по теме

  • Бывшие советские военнопленные представляют собой самое большое число жертв Второй мировой войны после европейских евреев - около 3,3 миллиона погибших. 

  • Согласно Закону о фондах, военнопленные были исключены из выплат принудительным работникам. Поэтому 20 000 заявлений советских военнопленных из России, Беларуси и Украины не могли быть признаны.

  • В 2003 году ассоциация "Контакты" при поддержке Фонда EVZ и других пожертвований запустила проект "Гражданская активность для забытых жертв нацизма". Таким образом, советским военнопленным могли выдавать небольшие суммы денег в знак признания. Всего было охвачено 7 404 бывших советских военнопленных в Армении, Беларуси, Эстонии, Грузии, Казахстане, Молдове и Украине и передано пожертвований на сумму € 4 339 108,14.

  • В Украине с 2003 года ассоциация оказала помощь 2 250 бывшим советским военнопленным на общую сумму 872 000 евро

  • В 2015 году правительство Германии выплатило примерно 1 000 бывших советских военнопленных, оставшихся в живых, пособие в размере 2 500 евро каждому.

Spenden an ehemalige sowjetische Kriegsgefangene

  • 4 339 108,14 евро

    получили в общей сложности 7404 бывших советских военнопленных в Армении, Беларуси, Эстонии, Грузии, Казахстане, Молдове и Украине с 2003 года в рамках проекта "Гражданское обязательство для забытых жертв нацизма". Ассоциация "Kontakte Контакты" смогла получить финансирование от Фонда EVZ и других доноров.

Война вчера и сегодня

Несмотря на солидный возраст Олександр Павлович трезво мыслит, а несколько лет назад написал книгу об исторических сложных взаимоотношениях и неприязни России к Украине. Война сама входит в наш разговор естественно. Бывший военнопленный хорошо знаком с видами новейших образцов оружия, следит за происходящим на фронте. Спрашиваю: "Где берете информацию"? – «Читаю газету «Украина молодая» и многое анализирую». Во время разговора дважды раздаются звуки сирены – воздушная тревога. Но Олександр Павлович на них не обращает внимания – возможно, просто не слышит.

 

Восемьдесят лет прошло со времен Вашего плена, и снова война. Она была для вас неожиданной?

O.Х.: Я знаком с историей Украины и был убежден в том, что ожидать от России чего-то хорошего нельзя.
Я родился в 1923 году и проживал в Полесской глубинке, Житомирская область, село Давидки. Я предполагал, судя по сообщениям в прессе, что россияне будут наступать через Народицкий район – так и было. Они прошли через этот район и там много вреда нанесли. В том числе село наше, где я родился, сожгли ракетами. Села по соседству тоже сожгли. Подрывали мосты, когда вынуждены были отступать. Узнал от людей, что ракета упала и на кладбище. А там же родители мои похоронены. Поехать туда я не могу, чтобы хоть глянуть. Я почувствовал ненависть к врагам, для меня это было и дико, и непонятно. Видите, какая война.

А что бы вы сказали нынешним военнопленным?

О.Х.: Мне сложно им что-нибудь сказать. Я удивляюсь им, я им сочувствую, они выдерживают трудности, которых не пережили наши пленные в Германии во время Второй мировой.
А особенно при такой практике пыток, которая существует в России, а это фактически ордынская практика. Обстановка очень сложная.
Я просил бы их, ребят этих наших, что они должны верить в свое государство, несмотря ни на что. Сложность обстоятельств, в которых находится Украина – это то, чего никогда в истории не было.
Мне кажется, что жизнь украинцев вышла на гребень трудностей. Как оно может быть дальше – мне представить трудно. Но я всегда был уверен в том, что Украина будет надежным государством, будет иметь свое будущее.

_______________________________________________

С Олександром Павловичем мы проговорили несколько часов. Казалось, он не хотел отпускать случайного собеседника, несмотря на усталость от продолжительного говорения. И плен времен войны был лишь эпизодом в его воспоминаниях.

Он охотно рассказывал о том, как смог реализоваться в мирной жизни после Второй мировой войны. О своей многолетней работе в школе, где преподавал физику, математику, немецкий язык. Недавно к нему приехали учащиеся, группа, которую он вел как классный руководитель. Они отмечали 50 лет после окончания средней школы и решили навестить своего учителя. Целая делегация пришла, сами уже пенсионеры. «Разве это не счастье?» – спрашивает 98-летний бывший военнопленный.
Он провожает меня до калитки и смотрит мне вслед, пока я не исчезаю за поворотом. На нем белая футболка и когда он поворачивается спиной, чтобы идти в хату, на ней видна надпись: Я люблю Крюковщину. Крюковщина – это село под Киевом, в котором он живет с женой и которое ни за что не покинет.

Разговор состоялся в конце лета 2022 года

К просмотру списка